Бей жида политрука рожа просит кирпича

Бей жида-политрука, рожа просит кирпича!

«Бей жида-политрука, рожа просит кирпича!» — антисемитский и антисоветский лозунг на двусторонних агитационных листовках Третьего рейха, предназначенных для СССР, а также обозначение самих этих листовок, широко распространявшихся силами люфтваффе на территории Советского Союза в первые годы Великой Отечественной войны. Чаще всего с одной стороны листовки располагался графический рисунок с призывами, а с другой — преимущественно текстовая информация, предназначенная для перебежчиков.

1. Содержание, предназначение и результат
В содержание листовок, кроме иллюстрированного слогана «Бей жида-политрука, рожа просит кирпича!», напоминающего комикс, входил «пропуск в плен» с изображением нацистской символики и обращение с заглавием: «Командиры и бойцы Красной Армии!». В «Пропуске» «Passierschein» или «Ausweis», сопровождавшемся немецким переводом, перебежчикам обещали хороший приём, питание и трудоустройство, а обращение к красноармейцам, помимо политической агитации, порой обещало получение земельного участка. Русский текст большинства листовок изобиловал стилистическими и орфографическими ошибками.
Пропагандистское распространение этих листовок производилось вермахтом с целью склонения бойцов Красной армии к «спасительной» сдаче в плен или дезертирству.
В разное время схожая ситуация отмечалась на фронтах союзников, там были распространены случаи сохранения «пропусков в плен» или покупки лишних, сохраняли советские листовки с «пропусками» и немецкие солдаты.

2. Версии о происхождении
Один из популярных авторов, пишущих на историческую тему, выдвинул версию, что использование в листовке жаргонного словосочетания «…рожа просит кирпича» является следствием неких немецких лингвистических исследований распространенных советских выражений. В фильме «Кукрыниксы против Геббельса» сообщается, что подобные листовки составлялись прибалтийскими немцами, некоторые из которых состояли на службе у Адольфа Гитлера.

2.1. Версии о происхождении Версия историков
Историки считают, что листовка под реестровым номером 150 RA/1 была отпечатана в нацистской Германии, в середине сентября 1941 года, тиражом в 160 миллионов экземпляров.
Некоторые историки полагают, что листовку «Бей жида-политрука…» по немецкому заказу составляли бывшие российские подданные или советские граждане. Так, в своей книге о немецкой пропаганде во время Второй мировой войны историк Александр Окороков выдвинул версию о том, что содействие структурам Третьего рейха в составлении пропагандистского материала оказывали белоэмигранты, представление которых о советском народе мало отличалось от немецкой точки зрения, там же он отмечал, на примере листовки «Бей жида-политрука, рожа просит кирпича!», что «Нелепость такой продукции рождала в среде трезвомыслящей русской эмиграции и постсоветской интеллигенции мысль о влиянии на германские пропагандистские органы советской агентуры». Мнение о том, что эту листовку немцам помогали составлять российские эмигранты, сотрудничающие со службами агитации вермахта и СС, высказывали историк Сергей Кудряшов и военный историк Николай Аничкин. Таким образом, многие профессиональные историки склонны «винить» в неграмотности немецкой листовки в первую очередь коллаборационистов.

3.1. Реакция советских людей Точки зрения историков
Ряд российских историков склонялись к мнению, что листовка «Бей жида-политрука, рожа просит кирпича!», относительно всего периода Великой Отечественной войны, оказала незначительное агитационное влияние, как на военных, так и на гражданских лиц. Например, историк Борис Ковалев в своих публичных лекциях, ссылаясь на «Дневник коллаборантки» Л. Т. Осиповой, рассказывает о негативной реакции ожидающей избавления от советской власти части царской профессуры и интеллигенции на эту листовку. Историк Сергей Кудряшов отмечал, что листовка с первых дней войны вызывала у красноармейцев негативную реакцию и смех, схожего мнения придерживался историк Олег Будницкий. По мнению историка Александра Окорокова, эта листовка запомнилась бойцам Красной армии своей нелепостью, вызывала презрительное непонимание основной массы советских граждан, однако он не исключал, что некоторая их часть могла с сочувствием отнестись к призыву «бить жида», в том числе и по антисемитским мотивам. Один из офицеров РОА утверждал, что немецкие листовки антисемитской направленности с надписями типа «Бей жида-политрука — морда просит кирпича» в среде красноармейцев вызывали лишь омерзение.

3.2. Реакция советских людей Мнения писателей и публицистов
У писателей и публицистов сложилось крайне противоречивое отношение к реакции советских людей на листовку про рожу «жида-политрука». Публицист Леонид Радзиховский, основываясь на книге Марка Солонина про 1941 год «22 июня», сделал обобщающий вывод о том, что расчет немецкого командования на листовку «Бей жида-политрука…» оправдался, так как, по мнению публициста, подобные призывы находили понимание у советских солдат, имели у них немалый, порой колоссальный, успех и пользовались большим спросом не только на русско-германском фронте, но и среди гражданского населения СССР и Восточной Европы, по причине, в первую очередь, широко распространенного антисемитизма. По мнению же политического журналиста Олега Кашина слоган про жида-политрука и его морду был крайне неудачными, потому малоэффективными. Обозреватель газеты «Коммерсант» Михаил Трофименков, сравнивая эту местечковую листовку с глобальными пропагандистскими материалами союзников, отмечал преимущество американских листовок перед немецкими. Писатель, географ Павел Полян считал, что айнзацгруппы, сформированные немцами из советских граждан, руководствовались именно принципом «избиения жидов». По утверждению писателя Владимира Богомолова, на участке танковых корпусов группы Гудериана были случаи, когда красноармейцы сдавались под гарантии листовок геббельсовской пропаганды «Бей жида-политрука, рожа просит кирпича!», обычно пленные расстреливались немцами.

3.4. Реакция советских людей Детские воспоминания очевидцев
По детским воспоминаниям, а ощущения подростков от листовки почти всегда соответствовали взрослым и порой были оригинальными, никакого особого впечатления они не производили. Так, переживший ребёнком немецкую оккупацию, писатель Анатолий Кузнецов в поздних редакциях своего романа-документа «Бабий Яр» отмечал, что на молодое поколение производили впечатление разве что обещания сытой жизни с обратной стороны этих листовок, разумеется при условии сдачи в плен. Художник Илья Глазунов, тоже в юности, обращал внимание на запоминающуюся карикатурную графику листовок про «жида-политрука». Писатель Виталий Сёмин так вспоминал свои детские ощущения от листовки:
На жёлтой, как сахар-сырец, бумаге было изображено носатое, ушастое лицо в пилотке со звездой, а подпись гласила: «Бей жида-политрука, морда просит кирпича». Меня поразила мелкость злобы, не сопоставимая, казалось бы, с результатами, достигнутыми немецкой армией. И ещё поразила какая-то запущенная, давняя и непечатная малограмотность, какая-то старинная уличная глупость, какое-то безобразие, заключенное в самой конструкции этой фразы. А я ведь и ожидал прочесть что-то угрожающее, враждебное себе.
Блокадник Александр Траугот, брат художника Валерия Траугота, вспоминает, что содержание разбрасываемых осенью 1941 года немецкими самолётами розовых бумажек «поражает глупостью даже нас, мальчишек: «Бей жида-политрука, рожа просит кирпича» и т. п. По радио регулярно передают списки расстрелянных за хранение этих листовок».

5.1. Вариации Стихи
Распространялись и стихи с этим или схожим лозунгом, например:
«Бей ты жида и парторга
Их морды просят кирпича,
Спасайся к нам от их нагана
«Сталин капут» во всю крича».

5.2. Вариации Проза
В целом, лозунги с содержанием «Бей политруков! Бей жидов!», особенно в начальный период войны, являлись основой немецкой печатной пропаганды, распространялись они чаще всего на листовках, посредством сбрасывания с самолётов или через агитационные боеприпасы. Периодические издания на оккупированной территории СССР в годы Великой Отечественной войны наполнялись материалом схожей направленности с аналогичными призывами.
Историк Борис Соколов утверждал, что схожий лозунг «Бей жида-большевика, морда просит кирпича» активно использовался нацистской пропагандой при обработке мирного населения и, по словам историка, часто «падал на благодатную почву». Журналист Максим Соколов отмечал, что чем хуже было состояние дел на фронте, тем больше готовность была бить «жида-большевика» и наоборот, при этом обратив внимание, что и первые советские агитационные листовки были стилистически схожими с немецкими.

6. В искусстве
Писатель Михаил Алексеев в романе «Мой Сталинград» изобразил шесть бойцов-новичков, которые начитавшись вражеских листовок «Бей жида-большевика: Морда просит кирпича», закопали в землю винтовочные штыки и собрались было сдаваться.
В фильме «Ленинград» артистка Василевская показывает Гафту листовку «Бей жида-политрука, рожа просит кирпича».
Роман Юрия Слепухина «Тьма в полдень».
Этот же эпизод присутствует и в экранизации повести — фильме «Это мы, Господи!.».
В повести Константина Воробьёва «Убиты под Москвой» советские солдаты иронизируют над нескладным слогом лозунга.
В фильме «Иди и смотри» один из героев критически оценивает лозунг «Бей жида-большевика, морда просит кирпича».

Бей жида политрука рожа просит кирпича

Информационная война — явление, присущее не только современности. Хотя, самый пик противостояния мощнейших пропагандистских сил пришелся на XX век, первые упоминания о намеренной дезинформации как своего, так и вражеского населения встречаются еще у античных авторов. И все же наиболее изощренные методы пропаганды были сформированы и активно применялись всеми сторонами во время Второй Мировой войны. Но особенно стоит отметить информационное воздействие на население оккупированных территорий СССР.

Пропуска в плен

Первое, что бросается в глаза всякому, кто хоть немного интересовался нацистской пропагандой — это удивительная избирательность. Например, немцы довольно доброжелательно относились к жителям Скандинавии, видя в них близких по крови арийцев. Всячески поощрялись смешанные браки и рождение детей в таких союзах. Иное отношение было к жителям стран Восточной Европы, в первую очередь славянского происхождения. Многих планировалось онемечить, но уже после войны. А пока было достаточно формировать коллаборационистские отряды для борьбы с большевизмом. И уж совсем незавидная участь ждала еврейское население захваченных стран. В целях окончательного решения еврейского вопроса нацистская пропаганда не выбирала выражений, что мы еще увидим ниже.

Самым распространенным средством ведения информационной войны в то время были листовки. Их было легко изготовить в большом количестве, а потом либо напрямую раздать населению, либо забросить далеко в тыл силами люфтваффе. Еще одно преимущество листовок — их легко спрятать. Боец мог незаметно подобрать упавшую с неба листовку, а потом втайне от всех ознакомиться с ее содержанием. Более того, бывали случаи, когда листовку намеренно печатали на папиросной бумаге, дефицит которой остро ощущался в окопах.

Содержание листовок могло варьироваться. Одними из наиболее популярных были так называемые «пропуска в плен». В первые годы войны получила особое распространение листовка с фотографией Якова Джугашвили — сына Сталина, попавшего в немецкий плен летом 1941 года. Листовка призывала последовать примеру Джугашвили, который, осознав бессмысленность сопротивления, сдался в плен и теперь «жив, здоров и чувствует себя прекрасно». Несмотря на то, что такой «пропуск в плен» считается одним из самых сильных и продуманных ходов нацистской пропаганды, советские бойцы по-разному реагировали на информацию в листовке. Артист Юрий Никулин, сам воевавший под Ленинградом, вспоминает, что никто из его окружения не относился к содержанию листовки серьезно. Однако историк Николай Зенькович утверждает, что разлагающий эффект листовка все-таки имела, особенно когда попадала в руки красноармейцев, оказавшихся в окружении.

Нередко пораженческие настроения подогревались и откровенной дезинформацией. Как правило, речь шла о том, что Москва или Ленинград взяты, Сталин или сбежал или попал в плен, а остатки Красной Армии гибнут под натиском немецкого оружия, пытаясь перейти Урал. Такая пропаганда среди оккупированного населения описана Алексеем Толстым в «Рассказах Ивана Сударева». Учитывая информационный вакуум и сам факт, что немцы безнаказанно хозяйничали в округе, подобная дезинформация действительно могла парализовать всякую волю к сопротивлению.

Рожа просит кирпича

Но часто бывало и так, что рупор немецкой пропаганды выдавал сомнительные «шедевры», которые вот уже десятилетия служат примером того, как делать не надо. Наверно, многие слышали о листовке «Бей жида-политрука, рожа просит кирпича!». Составленная с нарушением многих правил русского языка, листовка в очередной раз призывала красноармейцев сложить оружие и поскорее: ведь немцы уже решают земельный вопрос на оккупированных территориях. Кто не успеет — останется без земли. По воспоминаниям фронтовиков, эта листовка редко вызывала что-либо, кроме замешательства, а нередко и отвращения. Вероятно, немцы хотели сыграть на антисемитизме, имеющем вековую традицию во многих странах Европы. Однако историк Борис Ковалев, специалист по проблемам коллаборационизма, утверждает, что листовка не находила никакого отклика не только среди красноармейцев, но даже у антисоветски настроенной интеллигенции.

До сих пор в среде историков ведутся дебаты об авторстве листовки про жида-политрука. Кто-то считает, что к ее созданию приложили руку белоэмигранты. Этой точки зрения придерживается Александр Окороков и ряд других специалистов по Второй Мировой войне. Сами коллаборационисты, наоборот, склонны винить не только в создании листовок сомнительного качества, но и в провале пропагандисткой кампании вообще, ни много ни мало, а весь нацистский агитпроп. В частности, об этом подробно пишет Анатолий Макриди-Стенрос, антисоветчик и монархист, эмигрировавший в Третий Рейх из СССР.

В часовенке

-И про Мценск напишу.
И ты пиши!

Вот такое послание я получил от автора с забавным ником – «Родничок Орловский». После того, как немного пожурил автора за отсутствие на его страничке интересных материалов об Орловском крае.
Дан приказ – буду выполнять, поскольку во время войны в Орле и Мценске погибла добрая половина друзей и знакомых моей матери…

Ты, пиши, пиши…
(комендант ОО ОГПУ дивизии, Скворцов).

Шорох, шум и хлопанье крыльев. Кто это? Ангелы? Значит я уже в раю.
Да, но почему царапанье и стук когтей?
Да этот, тошнотворный, тяжелый смрад?
Значит, всё-таки – ад!
Я с большим трудом разлепил левый глаз, а другой так и не открылся, поскольку правая часть лица превратилась в сплошную опухоль, больно пульсирующую при малейшем движении.
Высоко над головой были деревянные стропила, на которых, свесив хвосты, суетились голуби, да серое рассветное небо в развороченном куполе часовни.
Я попытался сесть и уперся ладонями в каменный пол, усыпанный клочьями прошлогодней, прелой соломы. Под ладонью оказалось что-то мерзкое, холодное и липкое. Вонь стала просто нестерпимой и справа послышался молодой, насмешливый голос:
-Что, дядя жидок, влип?
Я с большим трудом повернул голову и, сначала увидел осуждающие глаза Спасителя, на остатках штукатурки, испещренной следами от пуль стены, а затем, ниже, самого говорившего.
Молодой, стриженный под ноль парень, в гимнастерке и галифе, широко улыбался мне открытым, загорелым лицом, при этом, смешно шевеля грязными пальцами босых ног.
Я хотел решительным тоном поставить его на место, а вместо этого, пробормотал что-то невразумительное и жалкое:
-Где мы? Который час?
-В Мценске мы дядя. В Знаменской часовне. А время – утро. Скоро поведут.
-Куда поведут? – не понял я.
-Кого куда, а тебя дядя, точно к оврагу. Уж больно люты немцы до вашего племени.
А с говном тебе комиссар удружил. Два дня тут животом маялся. Срач у него был, а, по-вашему – понос. Слава Богу, вчера в Орел, в ГПФ (Гехайм фельдполицай — тайная полевая полиция, или военное гестапо), увезли. Да ты руку то не три об солому, только смрад разводишь. Вот, возьми бумагу, она теперь мне без надобности, — и парень протянул мне два листка на серой оберточной бумаге.
На одной листовке, под заголовком — «Бей жида-политрука, рожа просит кирпича», был изображен комиссар, стреляющий из-за дерева в спину красноармейцев с подписью:

«Комиссары и политруки принуждают вас к бессмысленному сопротивлению. Гоните комиссаров и переходите к немцам». На второй агитке был пропуск:
« Пропуск. Действителен до конца войны для неограниченного числа бойцов, командиров и политработников Красной Армии…».

Дальше шла всякая агитационная белиберда, правда, уже без упоминания «жидов», а вот внизу листка, была затейливая приписка:

«Переходить на сторону Германских войск можно и без пропуска. Достаточно поднять обе руки и крикнуть «штыки в землю!»
RA/vp/VIII/42.»

-Свежий продукт, — пробормотал я, обратив внимание на дату тиража листовки, и вопросительно посмотрел на парня. Тот воспринял мой взгляд по-своему:
-Иван я. Хомутов. Из местных. У нас в поселке почитай почти все Хомутовы.
А тебя, доктор, как величают?
-А почему вы решили, что я доктор? Кстати, зовут меня Василий Дмитриев, — сообщил я имя, полученное с новыми документами.
-А по батюшке – Абрамыч или Моисеевич? – решил уточнить солдатик.
-Ничего подобного, — Михайлович, — обиженным тоном соврал я.
-Ну-ну, — ухмыльнулся недоверчивый собеседник. — Только у тебя, дядя, все на лице написано — образованный, доктор и иудейского племени. Да ежели к людям внимательно присматриваться, всё про них можно понять. Вот, ты своим глазом посмотри на меня. Вот, кто я? Ну, в смысле, по ремеслу?
-Шофер или тракторист,- предположил я, приняв предложенные Иваном правила игры.
-Правильно, в точку! В мирной жизни тракторист, а на фронте механик водитель танка модели «Иосиф Сталин».
-Что же ты, Ваня-танкист Родину предал? – зло усмехнулся я.
-Родину, дядя, я не предавал. Просто помирать за фунт изюму неохота.
Вот ты послушай, в какой капкан загнала меня злая судьба, — и с надеждой посмотрел в мой глаз.
-Ладно, Иван Хомутов, говори – рассказывай, — переходя на «ты», согласился я. — Каждому грешнику хочется исповедоваться перед смертью. Только я, Ваня, не поп, и грех с твоей души не сниму.
-Да и хрен с тобой. Ты только выслушай и всё:
В армию я ушел, почитай, на второй день после объявления войны. В поселке Волково (тут, недалече) у меня тогда осталась Аннушка на третьем месяце. Свадьбу хотели сыграть, чин чинарём, в сентябре, да вот не случилось. Свой боевой путь я начал в 1-м гвардейском стрелковом корпусе Лелюшенко. Воевал хорошо и даже получил медаль «За отвагу», пока судьба не преподнесла мне первый «подарок».
В октябре 41-го бросили наши гвардейские минометчики свою установку на нейтральной полосе возле Зуши. А машина то совершенно секретная. Немцам в руки не должна попасть. Короче, направили наш танковый взвод выручать «Катюшу».
И попали мы, дядя, под такой сумасшедший обстрел, что и не представить. Мою машину первой подбили, а меня контузило. Как до своих добрался, не помню.
Провалялся в госпитале месяц, а потом завертелась карусель. Допросы, дознания, что и как было, да почему остался жив. Думал, расстреляют, ан нет, вернули на родной Брянский фронт, только штрафником.
-А что с той «Катюшей» стало? – спросил я, заинтересовавшись судьбой секретного оружия, о котором, даже мы, в оккупации, слышали от раненых красноармейцев.
-Так «Катюшу» наши взорвали, да только весь наш взвод положили. Представляешь, доктор, четыре танка! Ну, комвзвода – Героя, остальным по Красной Звезде, посмертно, а мне – штрафбат. Короче, как в поговорке: Ване за атаку – кол в сраку, а Мане за ****у – Красну Звезду.
Воевать штрафником большая разница: впереди немцы, а позади свои с автоматами в спину метят. И такая меня взяла тоска, Василь Абрамыч, что мочи нет. Помереть и дитя родного не увидеть. А дом то, почитай рядом – сорок верст, не боле.
В общем, в ночь на первое августа, послали нас делать проход в минном поле, а я оврагами и ушел. Двое суток до милой скрытно пробирался. Считай никого не встретил, ни своих, ни чужих. Нет, правда, немчик один попался. Уж больно у него сапоги были справные. Да что теперь толку, все равно, суки, отобрали, — и рассказчик выразительно покрутил грязными ступнями.
-Так тебя, Иван, за этого немца посадили? – уточнил я.
-Вот еще! Про того фрица никто не ведает. Тут, доктор, случилась совсем другая оказия или второй «подарочек» судьбы.
Вхожу я, уже сумерками, тихонько в хату Анютину, а там, в зале, развалился как дома – Прошка хромой. Китель свой полицайский до пупа расстегну, морда довольная и жрет жареную картошку, да молоком запивает. Моя у печки суетится, а в люльке дитя спит.
В общем, семья! Меня увидел и к карабину возле двери.
Да куда ему, хромоногому. Я его на прицел взял и говорю – Молись, гнида фашистская! Прошка, смех один, от моих речей обоссался и плюхнулся коленями прямо в лужу. Начал плакать, бормотать что-то, что, мол, спас мою Нюрку и дитя от верной гибели.
Посмотрел я — Аннушка гладкая, ухоженная, дитя спокойное, здоровое и подумал:
«Ну убью я Прошку, а дальше что? В партизаны или опять через линию фронта? Так расстреляют как предателя!». Короче, выпили мы, да замирились.
Прохор, опосля, деликатно ушел на службу, а я к милой под бочок. Я, к своей Анюте, без претензий, понял, что любит она только меня. Ох, дядя Вася, какая жаркая ночка была. После такой ночки и помирать не страшно.
-Погоди, Иван, а как ты здесь очутился?
-Эх. Абрамыч, так утром Прошка немцев привел. За старшего, у них был молоденький обер-лейтенант. Так хромая сволочь все в меня пальцем тыкала, да ему твердила – партизан, диверсант. Забрали, суки, босым. Почитай уже неделю здесь кукую под замком.
-И на допросы не вызывали?
-Нет. Я уж думал, что про меня забыли. Но ведь баланду регулярно носят.
Рассказчик замолчал, и я, наконец, смог задать ему все утро мучавший меня вопрос:
-Скажи Иван, вот ты, в разговоре со мной, все время, прямо или косвенно, подчеркиваешь мою национальную принадлежность. При этом я для тебя не «еврей» или «жид», а, какой-то – «жидок». Почему? Разве в этих словах есть какая-то разница?
-Эх, доктор, наивный ты человек! Конечно, есть и очень большая. Вот, к примеру, возьми Троцкого – еврей! А Коганович, мелковат, так – еврейчик. Читал в газете Эренбурга – матерый жид! Как он врезал — «Убей немца! – молит тебя дитя». А всякие, композиторы, скрипачи да лекари, как ты, как правило, местечковые жидки. Правда и среди них могут попасться евреи. Эх, Абрамыч, ты на меня глазом не зыркай. Я, так, больше самоучка. Вот батюшка мой покойный, царствие ему небесное, Никифор Касьянович, тот был настоящий профессор. Иноверца за версту чуял. Недаром, десять лет возглавлял православных хоругвеносцев при Воскресенском соборе.
-Ваня, да тебе с такими талантами прямая дорога к доктору Геббельсу, — прикололся я.
-Что? – угрожающе приподнялся солдатик. – Ты, дядя, говори, да не заговаривайся!
Загремели запоры, и Иван быстро привалился к стене, заняв исходное, несколько расслабленное положение. В нашу камеру вошел чернявый полицай с длинноносым, болезненно бледным лицом, и не обращая на меня внимания, направился прямо к Ивану.
-Пошли, женишок, пора, — скривился длинноносый и ткнул солдата стволом карабина.
Иван, словно нехотя, стал подниматься с пола, и вдруг, изогнувшись всем телом, с силой ударил ногами полицая в грудь. Прохор упал навзничь, ударившись, с костяным стуком, затылком о каменные политы часовни. Ваня сделал еще прыжок – и с хрустом, обеими ступнями, раздавил острый кадык полицая.
О Господи! Не знаю зачем, я потянулся к карабину, отлетевшему к моим ногам.
Раздались выстрелы и пуля, попав в грудь, теперь уже меня отбросила на холодный пол.
«Господи, сделай так, чтобы я упал не на комиссарское дерьмо. Не хочу предстать пред тобой засранцем!», — мысленно умолял я Всевышнего, наблюдая как офицер, в форме СС, направляется ко мне, неторопливо обходя трупы заклятых соперников.